Почти все писавшие о «Реквиеме» обращали внимание на то, что современность передаётся в поэме с помощью библейских аналогий, что образы и мотивы Священного Писания становятся для Ахматовой средством художественного осмысления действительности, а картины Апокалипсиса – символом её эпохи...
Лишь учитывая зловещую сущность сталинского тоталитаризма, этой империи зла и смерти, истинный смысл событий, свидетелем которых выпало стать Ахматовой, можно понять, насколько непросто было поэту подобрать адекватный происходящему масштаб для художественного воплощения этих событий. Выбор, сделанный Ахматовой в «Реквиеме», был продиктован эпохой – трагической эпохой тридцатых годов. Сознавала ли себя сама Ахматова творцом, автором нового Апокалипсиса? Или осознание этого пришло к ней позднее:
«... в 1936-м я снова начинаю писать, но почерк у меня изменился, но голос уже звучит по-другому. А жизнь приводит под уздцы такого Пегаса, который чем-то напоминает апокалипсического Бледного коня или Чёрного коня из тогда ещё не рождённых стихов...»
Уже название поэмы, предлагая определённый жанровый ключ к произведению, задаёт одновременно и ту специфическую систему координат, в которой только и возможно осмыслить созданный поэтом художественный образ мира. Вспомним, что «реквием» –это заупокойное католическое богослужение, траурная месса по усопшему; более общий смысл этого слова – поминовение умерших, поминальная молитва. С этой точки зрения в высшей степени символичным представляется сделанное однажды Ахматовой признание.
«Реквием» – четырнадцать молитв».
В этом году исполняется 130 лет со дня рождения русской поэтессы Серебряного века Анны Андреевны Ахматовой (1889 г.)
Творчество Ахматовой пропитано стихотворной простотой, отличающейся от других поэтов Серебряного века. Женская лирика о любви и влюблённости, об изменах и верности, о боли и радости, о встрече и разлуке. Таково вначале было отношение мужа поэтессы Николая Гумилёва к её творчеству:
«Вам нравиться? – говорил он – Очень рад. Моя жена и по канве отлично вышивает».
Проживая в Каменке, в столь милой для него «русской глуши», Чайковский регулярно выезжал в Киев по разным делам. 25 сентября он отправился в губернскую столицу, чтобы получить в банке деньги, присланные ему Надеждой Филаретовной фон Мекк, а также, чтобы присмотреть за гимназистами Львом и Григорием Давыдовыми, племянниками своего зятя, вызванного Александрой Ильиничной в Одессу, где она проходила лечение.
Во время своего короткого пребывания в губернской столице в воскресенье 26 сентября, в день памяти Иоанна Богослова композитор присутствовал на литургии в Киево-Братском Богоявленском монастыре, в стенах которого была расположена Киевская духовная академия. Чайковский регулярно посещал богослужения Православной церкви, свидетельством чему являются его многочисленные дневниковые записи, однако этот визит вызвал у него особенную реакцию. 1 октября 1882 г. он пишет своему брату Модесту, что
«на днях послал огромное, на трех листах письмо — кому бы ты думал? Епископу Михаилу, ректору Киевской академии».
«Как Отец знает Меня, так и я знаю Отца» (Ин. 10,15), – свидетельствовал Спаситель перед Своими учениками.
«...Я не помню моих родителей. Мне говорили, что мой отец был сириец...», –
утверждает бродячий философ Иешуа Га-Ноцри на допросе у пятого прокуратора Иудеи всадника Понтийского Пилата.
Уже первые критики, откликнувшиеся на журнальную публикацию романа Булгакова «Мастер и Маргарита», заметили, не могли не заметить, реплику Иешуа по поводу записей его ученика Левия Матвея:
«Я вообще начинаю опасаться, что путаница эта будет продолжаться очень долгое время. И всё из-за того, что он неверно записывает за мной… Ходит, ходит один с козлиным пергаментом и непрерывно пишет. Но я однажды заглянул в этот пергамент и ужаснулся. Решительно ничего из того, что там записано, я не говорил. Я его умолял: сожги ты Бога ради свой пергамент! Но он вырвал его у меня из рук и убежал».
Устами своего героя автор отверг истинность Евангелия.
И без реплики этой – различия между Писанием и романом столь значительны, что нам помимо воли нашей навязывается выбор, ибо нельзя совместить в сознании и душе оба текста. Должно признать, что наваждение правдоподобия, иллюзия достоверности – необычайно сильны у Булгакова.
Знаменитый эпизод в романе Достоевского «Преступление и наказание» с Соней Мармеладовой читающей Евангелие Раскольникову происходит почти в самом центре романа: в четвёртой главе четвёртой части. Соня читает четвёртое Евангелие (от Иоанна). В самом тексте автором выделено слово «четыре», говорящее о четырёх днях, проведённых Лазарем во гробе, что, как уже неоднократно отмечалось, сопоставлено с четырьмя днями Раскольникова после совершённого им убийства. Хотя замечено, что этот счёт не совсем точен, но чрезвычайно значима сама читательская иллюзия, вероятно, сформированная внутренним миром романа.
Соня «энергично ударила» (сделала словесное ударение) на слове «четыре». Тем самым данный эпизод выделяется тем, что речь героев, евангельский текст и авторская композиционная организация романа сходятся в некоей соборной высшей словесной точке (вершине), где повествуется о евангельском чуде – воскресении умершего Лазаря. Поэтому корректно рассматривать этот эпизод как своего рода «формулу» Достоевского.