Значение музыки как способа донесения христианской истины в осмыслении и творчестве Петра Ильича Чайковского

Значение музыки как способа донесения христианской истины в осмыслении и творчестве Петра Ильича ЧайковскогоПроживая в Каменке, в столь милой для него «русской глуши», Чайковский регулярно выезжал в Киев по разным делам. 25 сентября он отправился в губернскую столицу, чтобы получить в банке деньги, присланные ему Надеждой Филаретовной фон Мекк, а также, чтобы присмотреть за гимназистами Львом и Григорием Давыдовыми, племянниками своего зятя, вызванного Александрой Ильиничной в Одессу, где она проходила лечение.

Во время своего короткого пребывания в губернской столице в воскресенье 26 сентября, в день памяти Иоанна Богослова композитор присутствовал на литургии в Киево-Братском Богоявленском монастыре, в стенах которого была расположена Киевская духовная академия. Чайковский регулярно посещал богослужения Православной церкви, свидетельством чему являются его многочисленные дневниковые записи, однако этот визит вызвал у него особенную реакцию. 1 октября 1882 г. он пишет своему брату Модесту, что

«на днях послал огромное, на трех листах письмо — кому бы ты думал? Епископу Михаилу, ректору Киевской академии».

Далее объясняется причина этого обращения:

«Я уже в прошлом году хотел это сделать, но не хватило выдержки, а нынче написал. Письмо имеет целью разъяснить ему, до чего неприличен обычай петь какие-то омерзительные концерты вместо причастного стиха. В последний раз, быв в Братском монастыре, я столь же был тронут и потрясён красотой этой службы, ни с чем не сравнимой, как возмущён пением вообще (всё концертное, вычурно исполненное) и концертом в особенности»

Вот что композитор пишет в данном письме:

«…Я не живу в Киеве, но раза два или три в год бываю там проездом, каждый раз при этом я стараюсь попасть в Киев в воскресенье утром, дабы быть в Братском монастыре у поздней обедни и присутствовать при умилительно прекрасном служении Вами литургии. Каждый раз, как мне это удаётся, я в начале обедни глубоко бываю потрясён неизреченным благолепием архиерейского служения вообще, и Вашего в особенности. Но каждый раз чувства святого восторга понемножку охлаждаются, и, наконец, я выхожу из церкви, не дождавшись раскрытия царских врат после причастного стиха, разочарованный, смущённый, негодующий. Причиною тому не что иное, как пение хора Братского монастыря. Вас, вероятно, удивит, Ваше Преосвященство, что пение это, славящееся в Киеве как необыкновенно прекрасное, меня раздражает, огорчает, даже ужасает. Но дело в том, что в качестве русского музыканта, пытавшегося потрудиться для русского церковного пения и довольно много об этом предмете размышлявшего, я, к несчастью, в требованиях своих от богослужения, стою, смею сказать, выше уровня общественного понимания и, во всяком случае, диаметрально расхожусь со вкусами не только православной публики, но и большинства духовенства. Не входя в исторические подробности, вкратце скажу лишь, что, вследствие рокового стечения обстоятельств, у нас с конца прошлого века установился приторно-слащавый стиль итальянской школы музыки XVIII века, не удовлетворяющий, по моему мнению, вообще условиям церковного стиля, но в особенности не сродный духу и строю нашего православного богослужения. Это тем более прискорбно, что до нас дошли коренные напевы древнерусской церкви, носящие в себе все элементы не только общей музыкальной красоты, но и совершенно самобытного церковно-музыкального искусства. Дабы во всей полноте объяснить Вашему Преосвященству мой взгляд на крайне жалкое состояние нашей церковной музыки, пришлось бы войти в бездну технических подробностей, которые бы только утомили Вас. Итак, скажу лишь, что и как музыкант, и как православный христианин, я никогда не могу быть вполне удовлетворен хоровым пением в церквах наших, как бы хорошо ни были подобраны голоса, как бы ни искусен был регент, управляющий хором. Но что делать! Истории не переделаешь, и я поневоле мирюсь с установившимся стилем церковной музыки, даже до того, что не погнушался взять на себя редакцию нового издания сочинений Бортнянского, этого все-таки даровитого виновника столь ложного, на чуждой почве построенного, направления, по коему пошло близко принимаемое мною к сердцу дело, повторяю, я мирюсь, — но лишь до известных границ. Есть явления столь странные, столь ненормальные, что нельзя не возмущаться. Скрепя сердце выслушал в минувшее воскресенье (26 сентября) то странное мазуркообразное, до тошноты манерное, тройное «Господи, помилуй», которое хор Братского монастыре пел во время сугубой ектении; с несколько большим нетерпением отнесся я к «Милость мира» и дальнейшему последованию богослужебного пения вплоть до «Тебе поем» (музыка неизвестного мне автора); когда спели «Достойно есть» я был несколько утешен, так как песносложение его носит на себе признаки древнего напева, и, во всяком случае, и сочинено, и спето без вычур, просто, как подобает храмовому пению… Но когда закрылись царские врата, и певчие поспешно, на один аккорд, пропели «Хвалите Господа с небес», как бы слагая с себя тяжкую обузу хвалить Господа, ввиду своего долга угостить публику концертной музыкой, и стали, собравшись с силами, исполнять бездарно-пошло сочиненный, преисполненный неприличных для храма вокальных фокусов, построенный на чужой лад, длинный, бессмысленный, безобразный концерт, я чувствовал прилив негодования, которое, чем дальше пели, тем больше росло. То гаркнет диким ревущим рыканием бас-соло, то завизжит одинокий дискант, то прозвучит обрывок фразы из какого-то итальянского трепака, то неестественно сладко раздастся оперный любовный мотив в самой грубой, голой, плоской гармонизации, то весь хор замрет на преувеличенно тонком пианиссимо, то заревет, завизжит во всю глотку… О, Господи, и когда же, в какую минуту происходит эта музыкальная оргия? Как раз в то время, когда совершается главный акт всего священнодействия, когда Ваше Преосвященство и сослужители Ваши приобщаетесь Тела и Крови Христовой… Еще если бы они, по крайней мере, ограничились исполнением концертов Бортнянского. Эти последние тоже нерусские, в них тоже вошли совершенно светские, даже сценические оперные приемы, но в них все же соблюдено приличие, да, наконец, они написаны во всяком случае даровитым и одушевленным искренним религиозным чувством музыкантом, а некоторые из них (например «Скажи ми, Господи, кончину мою») положительно прекрасны. Но то, что мне пришлось слышать в последнее воскресенье, столь же кощунственно-неприлично, сколь ничтожно и жалко в музыкальном отношении. Зачем я все это пишу Вашему Преосвященству? Затем, что хочется высказаться и притом именно Вам, архипастырю, к кому, даже не имея счастья быть Вам лично известным, питаю сердечно-теплое чувство любви и уважения, затем, что смутная надежда хоть сколько-нибудь содействовать искоренению проникшего в наше богослужебное пение зла ободряет меня, и я дерзаю ласкать себя мыслью, что, может быть, обращу Ваше пастырское внимание на безотрадность явления, смысл которого вследствие привычки до сих пор ускользал от Вас. Во всяком случае от всей души прошу простить мне дерзновение мое. Ничто, кроме приверженности к родной Церкви и родному искусству, не руководило пером моим… В заключение, чтобы еще яснее показать Вашему Преосвященству до какой степени неприличен обычай угощать публику концертами, прибавлю следующее. Когда я выходил из храма Божия, гонимый оттуда оскорбившими слух и дух мой музыкальными шутками, ловко исполненными хором Братского монастыря, вместе со мной суетливо выходила из церкви и целая толпа людей, судя по внешности, образованных, принадлежащих к высшим сословиям. Но уходили они по совсем другим соображениям. Из слов их я понял, что это были господа, пришедшие в церковь не для молитвы, а для потехи. Они были довольны концертом и очень хвалили певчих и регента. Видно было, что только ради концерта они и пришли, и как только кончился он, — их потянуло из церкви. Они именно публика — не молиться они приходили, а для того, чтобы весело провести полчаса времени… Неужели Православная Церковь должна служить, между прочим, и целям пустого времяпрепровождения для пустых людей?»

Значение музыки как способа донесения христианской истины в осмыслении и творчестве Петра Ильича ЧайковскогоГлавная мысль, которую композитор пытается донести церковному иерарху: искусство, равно как и религия, имеет мощнейшие воздействие, и невнимание к музыкально-эстетической составляющей прямым образом вредит Православию, усиливая в кругу просвещённой интеллигенции лишь его негативный образ. К 1881 г. Чайковский уже имел опыт столкновения с церковной бюрократией. После выхода из печати его «Литургии Святого Иоанна Златоуста» op. 41 последовал скандал. Согласно законам того времени за состояние церковной музыки в стране отвечала прежде всего Императорская певческая капелла Санкт-Петербурга, которую с 1861 по 1883 г. возглавлял Николай Бахметьев. Написанная в 1878 г. и изданная Юргенсоном в январе 1879 г. «Литургия» вызвала гневное возмущение Бахметьева, обратившегося в марте этого же года к московскому обер-полицмейстеру с требованием конфискации напечатанных экземпляров (вплоть до их последующего сожжения) и привлечении издателя к ответственности. Вследствие судебной тяжбы дело Юргенсоном было выиграно, однако музыка Чайковского была официально запрещена к исполнению во время служб и могла быть звучать только в концертной практике. Запрет был снят только после кончины композитора, и почти три десятилетия в московском в храме Вознесения у Никитских ворот и в Троицком соборе Александро-Невской лавры в день памяти Чайковского (25 октября) звучала его «Литургия». Неоднозначная реакция на по сути первый серьёзный в русской музыке опыт создания полной авторской литургии не остановила желание Чайковского ещё раз попробовать свои силы в церковной музыке. В 1881 г. во время пребывания в Каменке он сочиняет «Всенощное бдение», перед этим попросив Юргенсона прислать ему необходимую литературу:

1) Мне хочется попытаться написать Всенощную, и для этого я нуждаюсь в полном тексте её; прикажи узнать, нет ли в продаже такой книги, подобно тому, как есть, напр[имер], Краткое изложение литургии для мирян, и если есть, то пришли мне. У меня имеется книга, где есть утреня и вечерня, но это не то; мне нужна именно всенощная со всеми эктениями и со всем, что поется.

2) Я начал изучать обиход, но, дабы [иметь] о нем полное понятие, я нуждаюсь в книге Разумовского (История церковной музыки) и поэтому прошу мне оную прислать. Заранее за все это благодарю.

Особое расположение Чайковского к старинному церковному пению в то время, когда интерес к древним напевам стал только появляться в науке и музыкальной практике. Однако насколько его эстетические принципы согласовывались с внутренними убеждениями?

Первый публикатор письма Чайковского к Лузину Е. Бортникова во вступительной статье в соответствии с духом времени отметила, что «письмо это чрезвычайно ярко рисует нам Чайковского, как композитора-реалиста, для которого всегда является правдивым выражением мыслей и чувств человека, и которому чужды формально и порою бездарно комбинированные мелодии, претендующих на создание глубоких настроений». Сам Петр Ильич в переписке с Надеждой фон Мекк высказался насчет «реализма» вполне конкретно:

«Реализм предполагает непременно известную узость ума, способность удовлетворять очень легко и дешево жажду познать истину. Искусство и особенно музыку реалист ставит ни во что, ибо оно служит ответом на такой запрос, которого в его узкой натуре не заключается. Вот отчего мне кажется, Вы ошибаетесь, стараясь поставить себя под знамя реализма»

В «Дневниках» П. И. Чайковского лишь однажды упоминается Иоанн Кронштадский, причём в одном ряду с карточной игрой и чтением Библии:

«За ужином Саша (А. И. Давыдова, сестра композитора) рассказывала про священника о. Ивана, совершающего теперь чудеса в Петербурге. Винт впятером: мне не везло, и я злился ужасно. Читал сейчас 1-ю книгу Царств»

Интересно, что в вышедшей из печати буквально сразу после кончины Петра Ильича книге отца Иоанна «Моя жизнь во Христе» пастырь в отношении музыки приводит ровно ту же мысль, которую композитор пытался донести до ректора Киевской академии:

«Не обольщайся мелодическими звуками инструмента или голоса, а по впечатлению их на душу или по словам узнай, каков дух их; если звуки навевают на душу твою чувства тихие, целомудренные, святые, — слушай и питай ими душу твою; если же через них вливаются в душу твою страсти, — оставь слушать, брось и тело и дух музыки».


кандидат искусствоведения, научный сотрудник,
Российского института, истории искусств Георгий Викторович Ковалевский

Ямская слобода и её жители

Ямская слобода и ее жители

Подростковый клуб православного краеведения Ставросъ

Подростковый клуб церковного краеведения

Рязанская епархиальная библиотека ВКонтакте

 
Яндекс.Метрика