Образ Воскресения в «Преступлении и наказании» Ф.М. Достоевского

Подробности

Опубликовано 23.04.2019 11:19

Знаменитый эпизод в романе Достоевского «Преступление и наказание» с Соней Мармеладовой читающей Евангелие Раскольникову происходит почти в самом центре романа: в четвёртой главе четвёртой части. Соня читает четвёртое Евангелие (от Иоанна). В самом тексте автором выделено слово «четыре», говорящее о четырёх днях, проведённых Лазарем во гробе, что, как уже неоднократно отмечалось, сопоставлено с четырьмя днями Раскольникова после совершённого им убийства. Хотя замечено, что этот счёт не совсем точен, но чрезвычайно значима сама читательская иллюзия, вероятно, сформированная внутренним миром романа.

Соня «энергично ударила» (сделала словесное ударение) на слове «четыре». Тем самым данный эпизод выделяется тем, что речь героев, евангельский текст и авторская композиционная организация романа сходятся в некоей соборной высшей словесной точке (вершине), где повествуется о евангельском чуде – воскресении умершего Лазаря. Поэтому корректно  рассматривать этот эпизод как своего рода «формулу» Достоевского.

Повествователь характеризует воскрешение Лазаря как «величайшее и неслыханное чудо». Соня приближалась к слову о величайшем чуде, и чувство великого торжества охватило её». Воскресение – это не совсем второе Рождение, а переход в иное измерение. Для него характерна не только смерть, как страдание человека, но и твёрдая вера в реальную возможность чуда Воскресения.

Раскольников до чтения Соней евангельского текста отрицает эту веру в чудо:

–«Да, может, и Богато совсем нет, – с каким-то даже злорадством ответил Раскольников, засмеялся и посмотрел на неё».

Само слово «чудо» возникает в т.н. «немых» монологах героя. Раскольников воспринимает чудо как помешательство. Он ищет, отрицает спасение, заменяя это помешательством:

«Но кто же сказал, что она не сошла уже с ума? Разве она в здравом рассудке? Разве так можно говорить, как она?... Что она, уж не чуда ли ждёт? И наверно так. Разве всё это не признаки помешательства?»

Текст построен таким образом, что сразу же после этих мыслей героя следует его вопрос:

– Так ты очень молишься Богу-то, Соня?

– Что ж бы я без Бога-то была?

Раскольников после этой фразы начинает подозревать, что Соня сумасшедшая:

«Ну, так и есть – подумал он…Так и есть! так и есть! – повторял он настойчиво про себя. «Вот и исход! Вот и объяснение исхода» – решил он про себя, с жадным любопытством рассматривая её»

Таким образом, рациональное восприятие Бога, воли Божией и молитвы Богу представляется как вариант помешательства.

Очень существенно, что в этой же части текста имеется определение Раскольниковым Сони как юродивой:

«Юродивая! юродивая! – твердил он про себя»

Однако это предполагаемое юродство также рассматривается в чисто позитивистском смысле как нежелательное, недолжное поведение.

Таким образом. Фраза Раскольникова: «Я не тебе поклонился, я всему страданию человеческому поклонился» является гуманистической, исключающей действенность веры в возможность чудесного пасхального воскресения. Но для Достоевского Воскресения не бывает без твёрдой веры в это «небывалое состоявшееся чудо».

Почему же после чтения Соней эпизода Евангелия о воскрешении Лазаря Раскольников отнюдь не «воскресает» к новой жизни, подобно Лазарю, но возвращается к мысли о власти «над всей дрожащей тварью и над всем муравейником» как своей цели:

«Свобода и власть, а главное власть!.. Вот цель! Помни это. Это тебе моё напутствие»

Испытания героя ещё не закончены. Это его «наказание» растягивается вплоть до финала. Однако одновременно путь героя становится уже своего рода паломничеством к Пасхе, к «новой жизни», что укореняет Раскольникова в определённой духовной традиции.

Испытания также не закончены и для Сони. Очень часто при анализе этого романа упускается из виду, что сама Соня до евангельского чтения также характеризует Раскольникова как сумасшедшего:

«Соня в ужасе от него отшатнулась, как от сумасшедшего. И действительно, он смотрел, как совсем сумасшедший».  

После чтения вновь возникает похожее определение:

– «Как полоумный! – подумала в свою очередь Соня. Она смотрела на него как на помешанного».

Таким образом, чудо Воскресения воспринимается в двух направлениях: восприятие, как психического аффекта, нездорового поведения и безумия; восприятие, как возможность преодоления собственных прегрешений. И интересен тот момент, что прозрение это происходит именно из совместного чтения евангельского сюжета о чуде Воскресения. Раскольников вдруг начинает воспринимать чудо как нечто «неслыханное»:

«Он перенёс книгу к свече и стал перелистывать.

– «Где тут про Лазаря? – спросил он вдруг…

– Найди и прочти мне… Читай! Я так хочу!»

Но и Соне,

«Мучительно самой хотелось хотелось прочесть, несмотря на всю тоску и на все опасения, и именно ему, чтоб он слышал… Он прочёл это в её глазах, понял из её восторженного волнения…»

Для Сони читать Раскольникову знакомый ей наизусть эпизод, значит передать что то, что было с ней с самого её детства:

«Строчки мешались перед ней, потому что в глазах темнело, но она знала наизусть, что читала».

Таким образом Достоевский подводит к тому, что Воскресения Лазаря, есть воскресение к вере доселе неверующих в Христа людей. Сама героиня сравнивала людей с «неверующими иудеями», которые «через минуту, как громом поражённые, падут, зарыдают и уверуют»:

«И он, он тоже ослеплённый и неверующий, – он тоже сейчас услышит, он тоже уверует, да, да! сейчас же, теперь же, – мечталось ей, и она дрожала от радостного ожидания».

Доктор филологических наук, профессор Иван Андреевич Есаулов