Конфликт между Богом и человеком в «Бунтующем человеке» Альбера Камю

Подробности

Опубликовано 07.11.2020 12:36

В одном из своих трудов «Бунтующий человек» писатель и философ Альбер Камю выдвинул одну из пожалуй вечных тем в вопросах человеческого бытия – тему взаимоотношения человека и Бога. Ведь по сей день ведутся споры о том, есть ли Бог или Его нет, а если нет, то не является ли тогда человек мерилом всех вещей, по выражению героя Достоевского:

«Я тварь дрожащая, или право имею».

Именно тема «дрожащей твари, получившей право» и посвящена тема т.н. «метафизического бунта», т.е. бунта против первоначального бытия человека, бунта против истока человеческой природы. В религиозном смысле метафизикой называется Божественное присутствие в создании мира, творческий, поэтический акт создания человека и окружающего его мира.

В «Бунтующем человеке» Камю объясняет исток метафизического бунта, как конфликта между Богом и человеком, который выразился в поступке Каина, убившего своего брата Авеля:

«У Каина первый бунт и выкрикивает своё решительное «нет»

т.е «нет» Творцу, нет судьбе определяющей жизнь человека.

Нечто подобное Камю проводит с античной мифологией и философией. В мифологии греков первый бунт осуществлён титаном Прометеем, который вменяет вину за свои страдания, будучи прикованным к скале, на богов:

«Вечный мученик навек лишён милости богов, о которой отказывается просить, ибо мыслит себя выше их».

Однако, нельзя измерять вопрос добра и зла в античной мифологии с христианской точки зрения, поскольку, как верно отмечает Камю,

«древние греки не знали Сатаны».

Однако было кое-что другое.

Образ Прометея иногда сравнивают с образом спасителя душ человеческих, даровавшего огонь жизни, равного по достоинству Христу, однако это совсем разные образы, хотя Эсхил, автор трагедии «Прикованный Прометей» и наделил полубога свойствами спасителя:

«Я племя смертное от гибели в Аиде самовольно спас… Я их слепыми наделил надеждами… Да, я ненавистен Зевсу… потому что меры не знал я, смертных любя».

Однако Прометей не восстает против Творца мира, который у греков представлялся в разных образах: в мифологии первозданный Хаос, создавший мир через обожествленные стихии, в философии – первоначальная пустота, или Демиург, или Единое.

Бунт Прометея – это бунт против конкретного бога – Зевса, одного из созданных богов. Причём в этом нет разделения на добро и зло. Камю отмечает, что древние греки, верящие в судьбу и случайность жизни, верили в природу, где человек есть часть природы, а значит, природа не есть носитель только добра или только зла. Тогда в чём суть бунта?

Камю определяет метафизический бунт как упрошённое видение мироздания, где человек следует лишь одной т.н. догме, отрицая широту взглядов, многосложность человеческой природы. Бунт всегда замышляется против кого-то. А главной темой данного бунта является вопрос зла в этом мире и вопрос смерти, вернее её несправедливого бытия (классический вопрос: почему столько много человеческих смертей?). Для этого Камю приводит античных философов Эпикура, с последователями которого вёл спор апостол Павел (Деян. 17:18-34) и Лукреция.

Эпикур писал:

«Против всего можно добыть себе безопасность, а что касается смерти, мы, все люди, живём в неукреплённом лагере».

Лукреций уточняет:

«Время приносит конец, материю всю истребляя».

Надо также понимать, что время античных философов – это время постоянных воин между греческими городами-полисами Афин, Спарты, Трои и т.д., формирование Македонской империи в IV в. до н.э., в ходе чего огромное количество душ человеческих было убито на различных военных походах. Отчасти поэтому, из-за постоянных войн, вопрос смерти особо значимо стоял у мыслителей той эпохи.

Отсюда Эпикур выводит следующее: утешением жизни остаётся жизнь в наслаждении, где смерть есть ничто, иллюзия, небытие:

«Смерть не имеет никакого отношения к нам: ибо то, что разложилось, не чувствует, а то, что не чувствует, не имеет никакого отношения к нам».

Для Эпикура смерть не материальна, а есть возврат в мир хаоса. Однако следует задать вопрос – что есть наслаждение, спасающее от смерти? Эпикур объясняет это тем, что счастье человека состоит в отсутствии страдания – в этом суть наслаждения. Эпикур, как пишет Камю, убивает восприимчивость человека и душит её первый крик – человеческую надежду, потому что именно надежда вырывает человека из тишины цитадели и ведёт на крепостные стены, обнажая раны страдания. Таким образом, человек страдает, поскольку надеется на спасение души. Эпикур предлагает избавится от этого, заменив надежду, игнорированием жизненных забот, подобно богам:

«Неоспоримо, что боги по самой своей природе наслаждаются бессмертием среди глубочайшего покоя, чуждые наших дел, к которым они не имеют ни малейшего отношения».

Иными словам, Эпикур, по Камю, не отвергает богов, но хочет, подобно вавилонцам, построить башню, взобравшись на которую люди станут равны богам:

«Длительные усилия этого любознательного ума тратятся на возведение стен вокруг человека, на восстановление цитадели и беспощадное удушение крика человеческой надежды».

В этом суть наслаждения: человек равен Богу, потому что Бог глух, не ведает страдания, за пределами нашей реальности. Поэтому смерть по Эпикуру есть прыжок веры в наслаждение своей божественной природой эгоизма:

«Я предупредил тебя, случайность, и отгородился от всякого твоего тайного проникновения…».

Таким образом, эпикурейцы, создали некий обман смерти, через который возможен бунт против Бога – смерти нет, потому что мы такие же, как Бог, достигшие наслаждения.

Несколько иной бунт предлагается Лукрецием, одним из последователей натурфилософии атомизма, которая определяла создание мира из атомов, вырвавшихся из первозданной пустоты. Для Лукреция, как пишет Камю, атом соединяется с другими атомами случайно, т.к. всё в этом мире есть слепая Фемида (Судьба). А раз судьба слепа, значит слеп и Бог, и его определение смертности человека также слепо – это «огороженный лагерь», как пишет Камю, то Лукреций выступает с призывом революционера – уничтожить всё божественное, о чём описывает в «О природе вещей»:

«В те времена, как у всех на глазах безобразно влачилась

Жизнь людей на земле под религии тягостным гнётом,

С областей неба главу являвшей, взирая оттуда

Ликом ужасным своим на смертных, поверженных долу,

Эллин впервые один осмелился смертные взоры

Против неё обратить и отважился выступить против…»

Если Эпикур ставит наравне человека с богами, изъяв смерть, то Лукреций, напротив, низвергает богов, виновников человеческого страдания, ставя человека на место божества. Своего рода «око за око» является основным лейтмотивом размышлений натурфилософа, что и представлено в окончании поэмы Лукреция «Чума»:

«Капища все, наконец, святые богов бездыханной

Грудою тел переполнила смерть, и, завалены всюду

Трупами доверху, все небожителей храмы стояли

Там, где пришельцев толпу призревали служители храмов…»

Таково было античное сознание каинитства, как отмечает Камю, не знавшее личного Бога, который явился в начале новой эры в образе Христа. Камю пишет:

«…Новый Завет можно воспринять, как попытку заблаговременно ответить на вопросы всех каинов мира, являя более мягкий образ Бога (имеется ввиду многообразие богов языческого мира, где христианский явился особым) и создавая посредника между Ним и человеком. Христос пришёл разрешить две важнейшие проблемы – проблемы зла и смерти, а это и есть проблемы взбунтовавшихся. Решение Христа состояло, прежде всего, в том, что Он принял на себя и зло, и смерть. Богочеловек тоже смиренно терпит страдания»,

стерев тем самым в античном восприятии Бога как слепца, существующего независимо от нашего мира и не знавшего страдания:

«Истерзанный, отданный во власть зла и смерти, Он умирает. В человеческой истории ночь, проведённая Христом на Голгофе, имеет столь глубокое значение, потому, что Бог, подчёркнуто лишённый своих традиционных (языческих) привилегий, пережил во тьме до конца отчаяние и даже ужас смерти. Этим объясняется живое переживание Христом страданий:

«А около девятого часа возопил Иисус громким голосом: «Или, Или! Лама савахфани?, в переводе с арамейского: «Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» (Мф. 27:46)

Именно этот момент Священного Писания о переживании Богом страдания, как отмечает Камю, стремились усилить гностические секты первых веков христианства в своём истолковании, тем самым возвращая христианство в язычество. Для гностиков характерно разделять Ветхозаветного Бога, как злого начала, исходя из Его жестокости и создания конечности мира – смерти, с Новозаветным добрым Богом, дух которого несет каждый гностик, переживая страдания Христа. Отсюда верно отмечает Камю:

«Гностики хотели заменить всемогущество и произвол благодати греческим понятием инициации, которая оставляет человеку все его возможности».

Т.е. Христос пострадавший на кресте, взяв на себя грех мира сего, воскресает и возносится и тем самым, передаёт эти божественные свойства, подобно идолу, человеку, который теперь сможет стать богом, как Христос, также переживая страдания и агонию, к примеру, как делали последователи Маркиона – воздерживались путём полового воздержания – именно такой бунтарский дух был заложен в гностицизме. Поэтому очень точно Камю охарактеризовал суть ересей, появившихся из лона гностицизма и в дальнейшем антихристианских умонастроений эпохи Просвещения и идей материализма XIX в.:

«…Богохульники воскресили ревнивого бога, которого христианство хотело изгнать из истории…»

Отсюда Бог любви умер, как писал Ф. Ницше, уступив место богу ненависти, который и по сей день пропитывает умы людей, воспринимающих мир, как мир Ветхозаветного Судии, создавшего мир жестоким, несовершенным и пустым, который возможно путём страдания уничтожить до основания, построив новый мир, следуя заветам каинитов. Камю пишет:

«Пока Запад был христианским, Евангелия играли роль толмача (учителя) между землёй и небом. В каждом крике бунта миру (бунту греху) был явлен образ величайшего страдания. Поскольку Христос добровольно претерпел муки здесь, на земле, никакое страдание отныне не было несправедливым, любая боль оказывалась необходимой. В известном смысле горестные воззрения христианства и его оправданный пессимизм относительно человеческого сердца заключается в том, что всеобщая несправедливость так же утоляет человеческую душу, как и тотальная справедливость. Только жертва безгрешного Бога могла оправдать многовековые и повсеместные истязания, которым подвергалась невинность. Только страдание Бога, притом самое унизительное (а казнь на кресте была самым жестоким наказанием в Римской империи, которой подвергались самые опасные преступники), могло облегчить агонию людей».

Однако:

«На протяжении двух столетий, когда подготавливались общественные потрясения конца XVIII века, одновременно революционные и святотатственнные, все усилия вольнодумства были направлены на превращение Христа то ли в блаженного (единственного невинно пострадавшего за свою веру), то ли в глупца, чтобы вернуть его в мир людей с их благородством или ничтожеством».

Из книги Альбера Камю «Бунтующий человек».