Перечитывая Уайльда: Красота земная и красота истинная

Подробности

Опубликовано 16.10.2020 11:16

«Итак, умертвите земные члены ваши: блуд, нечистоту, страсть, злую похоть и любостяжание, которое есть идолослужение» (Кол. 3:5)

Заглядывая в своём воображении в неумолимо приближающийся XX век, Оскар Уайльд пророчески писал о том будущем, которое когда-то придёт на смену рационализму века девятнадцатого:

«Факты будут считаться чем-то постыдным. Истина пригорюнится в своих оковах, а поэзия со своими сказками вновь вернётся на землю. Картина мира преобразится перед нашими изумлёнными взорами. Драконы закопошатся в пустынях и Феникс взовьётся в воздух из своего гнезда. Мы руками прикоснёмся к Василиску и узрим драгоценный камень в голове у жабы. Жуя свой золотой овес, Гиппогриф будет стоять в наших стойлах, а над головами будет носиться Синяя Птица с песнями о прекрасном, несбыточном, о том чего нет и не будет».

Писатель остро осознавал несовершенство мира, в котором ему приходилось жить.

В сказке «Рыбак и его Душа» Душа, обращаясь к Рыбаку, так описывает бытие вокруг:

«И она сказала молодому Рыбаку:

– Я говорила тебе о радостях мира сего, но не слышало меня ухо твоё. Дозволь мне теперь рассказать тебе о скорбях человеческой жизни, и, может быть, ты услышишь меня. Ибо поистине Скорбь есть владычица этого мира, и нет ни одного человека, кто избег бы её сетей. Есть такие, у которых нет одежды, и такие, у которых нет хлеба. В пурпур одеты иные вдовицы, а иные одеты в рубище. Прокажённые бродят по болотам, и они жестоки друг к другу. По большим дорогам скитаются нищие, и сумы их пусты. В городах по улицам гуляет Голод, и Чума сидит у городских ворот».

Но взгляд писателя многомерен; в той же сказке та же Душа рисует и иную картину мира:

«Зачем сокрушаться тебе о грехах? Разве то, что приятно вкушать, не создано для вкушающего? И в том, что сладостно пить, разве заключается отрава? Забудь же твою печаль, и пойдём со мной в другой город. Есть маленький город неподалеку отсюда, и в нём есть сад из тюльпанных деревьев. В этом прекрасном саду есть павлины белого цвета и павлины с синею грудью. Хвосты у них, когда они распускают их при сиянии солнца, подобны дискам из слоновой кости, а также позолоченным дискам. И та, что даёт им корм, пляшет, чтобы доставить им радость; порою она пляшет на руках… Забудь же свою печаль, и пойдём со мной в этот город».

Вообще эта небольшая сказка – очень сложное философское произведение, показывающее, насколько сложен внутренний мир Уайльда, как своеобразно происходило преломление в его сознании элементов христианской и языческой культурных традиций. Рыбак ради любви к Деве морской с помощью колдовства прогоняет от себя Душу. Он не даёт ей сердце, и она, скитаясь по миру, совершает множество зла. Наконец, она возвращается, что становится мучением для Рыбака, начавшего совершать зло по приказу Души, ушедшего от своей возлюбленной, но затем отказавшегося повиноваться ей и остаток жизни проведшего на берегу в ожидании любимой. Когда же волны вынесли на берег её мертвое тело, он умирает рядом с ней, в момент перед смертью Душа вновь становится с ним одним целым.

В конце этой сказки писатель вкладывает в уста Рыбака такой гимн любви:

«Любовь, – говорил он, – лучше мудрости, ценнее богатства и прекраснее, чем ноги у дочерей человеческих. Огнями не сжечь её, водами не погасить. Я звал тебя на рассвете, но ты не пришла на мой зов. Луна слышала имя твоё, но ты не внимала мне. На горе я покинул тебя, на погибель свою ушёл от тебя. Но всегда любовь к тебе пребывала во мне, и была она так несокрушимо могуча, что всё было над нею бессильно, хотя я видел и злое и доброе. И ныне, когда ты мертва, я тоже умру с тобою».

Уайльд, безусловно, сознавал нехристианский характер истории любви, которая была им написана, любви запретной, разрушительной, несущей нарушение естественного хода вещей и смерть. И он вкладывает эту оценку сначала в тираду Священника, который

«громко возопил и сказал:

– Я не пошлю благословения морю и тому, что находится в нём. Проклятие Обитателям моря и тем, которые водятся с ними! А этот, лежащий здесь со своею возлюбленной, отрекшийся ради любви от Господа и убитый праведным Господним судом – возьмите тело его и тело его возлюбленной и схороните их на Погосте Отверженных, в самом углу, и не ставьте знака над ними, дабы никто не знал о месте их упокоения. Ибо прокляты они были в жизни, прокляты будут и по смерти».

Но через три года:

«в день праздничный Священник пришёл в храм, чтобы показать народу раны Господни и сказать ему проповедь о гневе Господнем. И когда он облачился в своё облачение, и вошёл в алтарь, и пал ниц, он увидел, что престол весь усыпан цветами, дотоле никем невиданными… красота этих белых цветов волновала его, и сладостен был их аромат для него, и другое слово пришло на уста к нему, и заговорил он не о гневе Господнем, а Боге, чье имя – Любовь. И почему речь его была такова, он не знал».

Второе же свидетельство о нехристианском характере любви Рыбака к Деве морской намного более однозначно, чем эмоциональная тирада Священника, которую можно толковать в смысле узости и нетерпимости христиан. Так вот когда, узнав о том, что цветы, которые так всё перевернули в нём, с Погоста Отверженных, Священник задрожал

«и вернулся в свой дом молиться. И утром, на самой заре, вышел он с монахами, и клиром, и прислужниками, несущими свечи, и с теми, которые кадят кадильницами, и с большою толпой молящихся, и пошёл он к берегу моря, и благословил он море и дикую тварь, которая водится в нём. И Фавнов благословил он, и Гномов, которые пляшут в лесах, и тех, у которых сверкают глаза, когда они глядят из-за деревьев. Всем созданьям Божьего мира дал он благословение; и народ дивился и радовался».

И что же произошло после этого?

«Но никогда уже не зацветают цветы на Погосте Отверженных, и по-прежнему весь Погост остаётся нагим и бесплодным. И Обитатели моря уже никогда не заплывают в залив, как бывало, ибо они удалились в другие области этого моря».

Можно трактовать это как то, что после такой великой любви, как у Рыбака и Девы морской, сказке уже не осталось места в этих краях, но можно понять данную концовку и в том смысле, что христианская любовь Священника, которую он обрёл, дала силу его молитве, расколдовавшей эти места.

Любовь в сознании О. Уайльда тесно связана со смертью; как писал А. Аникст, в творчестве писателя

«она оказывается страстью, которая губит и любящего и предмет его любви».

В «Балладе Рэдингской тюрьмы» переживший двухлетнее тюремное заключение поэт написал такие строки:

«Но каждый, кто на свете жил,

Любимых убивал,

Один – жестокостью, другой –

Отравою похвал,

Трус – поцелуем, тот, кто смел, –

Кинжалом наповал».

Несовершенство земной любви, несовершенство красоты, относительность земной истины – то, что заставляло Оскара Уайлда в его книгах погружаться все глубже в самые сокровенные тайники человеческой жизни, в поисках ответа на мучившие его вопросы.

Главное произведение, в котором писатель показывает, как красота, когда ей поклоняются, превращается в уродство, – это, безусловно, «Портрет Дориана Грея». Там нет и тени морализаторства. В своём предисловии к этому роману Уайльд прямо указывает на субъективный характер любого художественного произведения:

«В сущности, Искусство – зеркало, отражающее того, кто в него смотрится, а вовсе не жизнь».

Один из главных героев этой книги, лорд Генри, в таких выражениях описывает молодому Дориану, единственным достоинством которого является его внешность, преимущества красоты:

«Вы удивительно хороши собой, мистер Грей. Не хмурьтесь, это правда. А Красота – это один из видов Гения, она ещё выше Гения, ибо не требует понимания. Она – одно из великих явлений окружающего нас мира, как солнечный свет, или весна, или отражение в тёмных водах серебряного щита луны. Красота неоспорима. Она имеет высшее право на власть и делает царями тех, кто ею обладает… Новый гедонизм – вот что нужно нашему поколению. И вы могли бы стать его зримым символом. Для такого как вы, нет ничего невозможного. На короткое время мир принадлежит вам… к нам молодость не возвращается. Мы превращаемся в отвратительных марионеток с неотвязными воспоминаниями о тех страстях, которых мы слишком боялись, и соблазнах, которым мы не посмели уступить».

Дориан жадно внимает ему. Художник Бэзил Холлуорд пишет портрет юноши, который приобретает магическую силу: он стареет вместо того, кто на нём изображен. Сам Грей потом так рассказывает создателю картины об этом:

«Много лет назад, когда я был ещё почти мальчик, – сказал Дориан Грей, смяв цветок в руке, – мы встретились с вами, и вы тогда льстили мне, вы научили меня гордиться своей красотой. Потом вы познакомили меня со своим другом, и он объяснил мне, какой чудесный дар молодость, а вы написали с меня портрет, который открыл мне великую силу красоты. И в миг безумия, – и я сейчас ещё не знаю, сожалеть мне об этом или нет, – я высказал желание… или, пожалуй, это была молитва…»

Художник ужасается, он призывает Дориана к покаянию, а тот в ответ убивает его, затем уничтожает тело. Чем больше пороков овладевают Греем, чем больше грехов он совершает, тем более мерзкий вид приобретает портрет:

«под влиянием какой-то неестественно напряжённой скрытой жизни портрета проказа порока постепенно разъедала его. Это было страшнее, чем разложение тела в сырой могиле».

Внешне прекрасный как в юности, Дориан неспокоен, он осознает, что его внешняя красота – это духовное уродство:

«Эта красота его погубила, красота и вечная молодость, которую он себе вымолил! Если бы не они, его жизнь была бы чиста. Красота оказалась только маской, молодость – насмешкой».

Он думает, что нужно уничтожить портрет, который не даёт ему спокойно жить, является его совестью. Но Грей недооценил того, насколько сильна его связь с портретом.

«Дориан осмотрелся и увидел нож, которым он убил Бэзила Холлуорда. Он не раз чистил этот нож, и на нём не было ни пятнышка, он так и сверкал. Этот нож убил художника – так пусть же сейчас он убьёт и его творение, и всё, что с ним связано. Он убьёт прошлое, и, когда прошлое умрёт, Дориан Грей будет свободен! Он покончит со сверхъестественной жизнью души в портрете, и когда прекратятся эти зловещие предостережения, он вновь обретёт покой. Дориан схватил нож и вонзил в портрет. Раздался громкий крик и стук от падения чего-то тяжелого. Этот крик смертной муки был так ужасен, что проснувшиеся слуги в испуге выбежали из своих комнат… Войдя в комнату, они увидели на стене великолепный портрет своего хозяина во всём блеске его дивной молодости и красоты. А на полу с ножом в груди лежал мёртвый человек во фраке. Лицо у него было морщинистое, увядшее, отталкивающее. И только по кольцам на руках слуги узнали кто это».

Автор: Алексей Федотов. Из статьи «Когда красота становится уродством: перечитывая Оскара Уайльда».