Трагедия неверия в трилогии «Детство», «В людях» и «Мои университеты» Максима Горького

Подробности

Опубликовано 28.03.2020 13:59

Когда Максим Горький рассказывает о своём детстве, отрочестве, юности в «Детстве» (1913), «В людях» (1916) и «Моих университетах» (1923), то в них излагается не документальная хроника, а художественный вымысел, на что каждый писатель имеет право. Однако что можно назвать «правдой жизни», так это мировоззрение автора, изложенное в этих произведениях. Читая Горького, мы обнаруживаем, что мир оказывается не такой привлекательный и красочный:

«Началась и потекла со страшной быстротой густая, пёстрая, невыразимо странная жизнь. Она вспоминается мне, как суровая сказка, хорошо рассказанная добрым, но мучительно правдивым гением. Теперь, оживляя прошлое, я сам порою с трудом верю, что всё было именно так, как было, и многое хочется оспорить, отвергнуть, – слишком обильна жестокостью тёмная жизнь «неумного племени».

Но правда выше жалости, и ведь не про себя я рассказываю, а про тот тесный, душный круг жутких впечатлений, в котором жил, – да и по сей день живёт, – простой русский человек».

М. Горький. Детство. Часть II.

Автор трилогии и не скрывает, что видение этого мира – это именно его своеобразное видение:

«Лица людей, поднятые вверх, смешно напоминали мне грязные тарелки после обеда. Здесь смеялись мало, и не всегда было ясно, над чем смеются. Часто кричали друг на друга, грозили чем-то один другому, тайно шептались в углах. Дети были тихи, незаметны; они прибиты к земле, как пыль дождём. Я чувствовал себя чужим в доме, и вся эта жизнь возбуждала во мне десятки уколов, настраивая подозрительно, заставляя присматриваться ко всему с напряжённым вниманием»

М. Горький. Детство. Часть III.

«…Этот дом, со всеми его жителями. Возбуждал во мне отвращение, всё более тяжкое. Весь он был оплетён грязною сетью позорных сплетен, в нём не было ни одного человека, о котором не говорили бы злостно. Полковой поп, больной, жалкий, был ославлен как пьяница и развратник; офицеры и жёны их жили, по рассказам моих хозяев, в свальном грехе; мне стали противны однообразные беседы солдат о женщинах, и больше всего опротивели мне мои хозяева – я очень хорошо знал истинную цену излюбленных ими, беспощадных суждений о людях. Наблюдения за пороками людей – единственная забава, которою можно пользоваться бесплатно. Мои хозяева только забавлялись. Словесно истязуя ближних, и как бы мстили всем за то, что сами живут так благочестиво, трудно и скучно». 

М. Горький. В людях. Часть X.

«Все люди – чужие друг другу, несмотря на ласковые слова и улыбки, да и на земле все – чужие; кажется, что никто не связан с нею крепким чувством любви».

М. Горький. В людях. Часть XX.

Подобные примеры можно множить и множить, переписывая и перепечатывая едва ли не всё собрание сочинений Горького. Из произведений писателя легко вынести тягостное впечатление о тяжеловесной мрачности русской жизни, в которой лишь искрами вспыхивают проблески стремления к более достойному человека существованию. Более того, Горький чувствует себя бессильным перед «заедающими мелочами жизни»:

«Надо быть Самсоном и – сильнее, чтобы не заели азиатские мелочи жизни. Они пьют кровь человека, точно комары; пьют и отравляют, прививая лихорадку злости, недоверие к людям, презрение к ним. Надо быть слепым Самсоном, чтобы пройти сквозь тучи ядовитой мерзости, не отравляясь ею, не подчиняясь силе её…»

М. Горький. Из рассказа «Герой».

Верно ли он описывает виденное им? Верно, надо думать. Но неужели всё так мрачно и только мрачно? Он и сам недоумевает:

«Мне хотелось плакать от горькой обиды. Я жадно искал причаститься той красоте жизни, которой так соблазнительно дышат книги, хотел радостно полюбоваться чем-то, что укрепило бы меня. Уже наступило для меня время испытать радости жизни, ибо всё чаще я ощущал приливы и толки злобы, – тёмной, жаркой волною моё внимание к людям в брезгливое, тяжёлое презрение к ним.

Было мучительно обидно – почему я встречаю так много грязного и жалкого, тяжко глупого и странного?».

М. Горький. Из рассказа «Сторож».

Правда ли то, что писал Горький? Правда. Но частичная, а не целостная. Ситуация с Горьким схожа с басней о трёх слонах, пожелавших узнать, что такое слон: один начал щупать хобот слона, другой – хвост, третий обхватил его ногу – и первый сказал, что слон похож на змею, второй – на верёвку, третий утверждал сходство слона со столбом. У каждого была своя права. Каждый не врал, да только целое не было дано им в восприятии. Вот и Горький: изучил, разглядывая то, что было доступно, но что-то и недоступным оказалось. Главное: он не мог постичь духовной сущности жизни.

И оттого: это несчастный человек, которого хочется пожалеть. Но он сам запрещает: не унижать человека жалостью.

Горькому хочется доказать всем, что жизнь часто слишком мерзка. И ближние – мерзки. В доказательство этой мерзости он обстоятельно повествует об убийстве Цыганка, одного из немногих привлекательных персонажей первой части трилогии «Детство», хотя прототип его жил вполне благополучно и облагодетельствован дедом Кашириным.

Появилось ли у Горького желание по-иному взглянуть на мир? Скорее всего, очень в редких моментах. Он делает решающее обобщение:

«Много раз натыкался я на эту боязнь праведника, на изгнание из жизни хорошего человека. Два отношения к таким людям: либо их всячески уничтожают, сначала затравив хорошенько, или – как собаки – смотрят им в глаза, ползают перед ними на брюхе. Это – реже. А учится жить у них, подражать им – не могут, не умеют. Может быть – не хотят?»

М. Горький. Мои университеты.

Поводом к такого рода размышлению в «Моих университетах» стало убийство Изота, одного из праведников автора. Изот – их тех, кто сознаёт красоту бытия, по своему веруют, хотя вера его весьма своеобразна и от христианства далека:

«Изот был ночной человек. Он хорошо чувствовал красоту, хорошо говорил о ней тихими словами мечтающего ребёнка. В Бога он веровал без страха, хотя и церковно, представляя Его себе большим благообразным стариком , добрым и умным хозяином мира, который не может побороть зла только потому, что «не поспевает Он, больно много человека разродилось. Ну – ничего, он – поспеет, увидишь! А вот Христа я не могу понять – никак! Ни к чему Он для меня. Есть Бог, ну и – ладно. А тут – ещё один! Сын, говорят. Мало ли что – Сын? Чай Бог-то не помер…»

Изот – язычник-пантеист, ничего церковного в его вере, вопреки утверждению автора, нет. Для Горького именно на таких людях держится жизнь. Недаром этот образ сопровождают прекрасные пейзажные зарисовки, один из лучших у Горького.

«Но чаще Изот сидит, молча, думая о чём-то, и лишь порою говорит, вздохнув:

– Да, вот оно как…

– Что?

– Это я про себя…

И снова вздыхает, глядя в мутные дали.

– Хорошо это – жизнь!

Я соглашаюсь:

– Да, хорошо!

Могуче движется бархатная полоса тёмной воды, над нею изогнуто простёрлась серебряная полоса Млечного Пути, сверкают золотыми жаворонками большие звёзды, и сердце поёт свои неразумные думы о тайнах жизни.

Далеко над лугами из красноватых облаков вырываются лучи солнца, и – вот оно распустило в небесах свой павлиний хвост.

– Удивительно это – солнце! – бормочет Изот, счастливо улыбаясь.

Яблони цветут, село окутано розоватыми сугробами и горьким запахом, он проникает всюду, заглушая запахи дёгтя и навоза. Сотни цветущих деревьев, празднично одетые в розовый атлас лепестков, правильными рядами уходят от села в поле. В лунные ночи, при лёгком ветре, мотыльки цветов колебались, шелестели едва слышно, и казалось, что село заливают золотисто-голубые тяжёлые волны. Неустанно и страстно пели соловьи, а днём задорно дразнились скворцы и невидимые жаворонки изливали на землю непрерывный нежный звон свой».

Нетрудно заметить: жизнь хороша именно тогда, когда в ней нет человека. Ненарочитая подробность: ароматы природы заглушают то, что идёт от человека – запахи дёгтя и навоза. Человек несёт гибель: поэтически восторженный Изот убит пропахшими навозом и дёгтем мужиками. Носитель жизненной правды в «Моих университетах», революционер-народник Ромась, говорит по этому поводу:

«– Жалко этот народ, – лучших своих убивает он! Можно думать – боится их. «Не ко двору» они ему, как здесь говорят».

Но Горький как бы лжёт, поскольку Изот убит не из-за того, что «лучший», а из-за того что он неисправный блудник. Сам Ромась справедливо осудил его:

«– Смотри – побьют тебя мужья – предупреждал его Хохол, тоже ласково смеясь.

– И – есть за что, – соглашается Изот».

Для Горького зло в мире бытует. Однако вопрос: от Бога ли оно? Для православного человека это не так. Но для откуда оно у Горького? Если обратиться к герою «Детства», то можно увидеть, что герой живёт в ощущении двоебожия:

«Я очень рано понял, что у деда – один Бог, а у бабушки – другой…

Её Бог весь день с нею, она даже животным говорила о нём. Мне было ясно, что этому Богу легко и покорно подчиняется всё: люди, собаки, птицы, пчёлы и травы; Он ко всему на земле был одинаково добр, одинаково близок... Рассказывая мне о необоримой силе божеской, он (дед) всегда и прежде всего, подчёркивал её жестокость: вот согрешили люди и – потоплены, ещё согрешили и – сожжены, разрушены города их; вот Бог наказал людей голодом и мором, и всегда Он – меч над землёю, бич грешникам…

Дед водил меня в церковь: по субботам – ко всенощной, по праздникам – к поздней обедне. Я и в храме разделял, когда какому Богу молятся: всё читают священник и дьячок, – это дедову Богу, а певчие поют всегда бабушкину.   

Я, конечно, грубо выражаю то детское различие между Богами, которое, помню, тревожно раздвояло мою душу, но дедов Бог вызывал у меня страх и неприязнь: Он не любил никого, следил за всем строгим оком. Он прежде всего искал и видел в человеке дурное, злое, грешное. Было ясно, что Он не верит человеку, всегда ждёт покаяния и любит наказывать.

В те дни мысли и чувства о Боге были главной пищей моей души, самым красивым в жизни – все же иные впечатления только обижали меня своей жестокостью и грязью, возбуждая отвращение и грусть. Бог был самым лучшим и светлым из всего, что окружало меня, – Бог бабушки, такой милый друг всему живому. И, конечно, меня не мог не тревожить вопрос: как же это дед не видит доброго Бога?»

М. Горький. Детство. Часть VII.

Своеобразное манихейство.

Манихейство – религиозное движение, возникшее в III в. в Персии и распространившееся в Римской империи, Арабского халифата, на территории Средней Азии и Китая. Имеет характерные черты: дуализм (вера в два первоначала жизни: доброго и злого бога, как противостояния добра и зла). Само название «манихейство» происходит от основателя данного религиозного движения Мани, считавшего себя «апостолом Иисуса Христа» и Параклиотом, в переводе с греческого «Духом истины». В последствии в эпоху раннего средневековья данное движение развилось в виде сект, таких как богомилы и катары. 

В «Детстве» Горького именно злой Бог начинает заполнять пространство мироздания героя.  Зло как бы исходит от «дедова Бога». И как дед не видит, не хочет, не может видеть «доброго Бога», так и мальчик всё более замечает то, что исходит от «злого».

Поэтому зло для Алёши Пешкова становится «божественным» началом, истоком бытия, потому что и «добрый Бог» бабушки тоже не очень добр:

«Сидит Господь на холме, среди луга райского, на престоле синя камня яхонта, под серебряными липами, а те липы цветут весь год кругом, – рассказывает бабушка про «своего» Бога: – «нет в раю ни зимы, ни осени, и цветы николи не вянут, так и цветут неустанно, в радость угодникам Божиим. А около Господа ангелы летают во множестве, – как снег идёт али пчёлы роятся, – али бы белые голуби летают с неба на землю да опять на небо и обо всём Богу сказывают про нас, про людей. …Вот твой ангел Господу приносит: «Лексей дедушке язык высунул!» А Господь и распорядился: «Ну, пуская старик посечёт его!»

И «добрый», как видим, весьма расположен «карать».

Но главное: Он не всесилен:

«– Да, поди-ка, и Сам-то Господь не всегда в силе понять, где чья вина…

– Разве Бог не всё знает? – спросил я, удивлённый, а она тихонько и печально ответила:

– Кабы всё-то знал, так бы много, поди, люди-то не делали бы. Он чай, Батюшка, глядит-глядит с небеси-то на землю, – на всех нас, да в иную минуту как восплачет да как возрыдает: «Люди вы Мои, люди, милые Мои люди! Ох, как Мне вас жалко!»

Она сама заплакала и, не отирая мокрых щёк, отошла в угол молиться.

С той поры её Бог стал ещё ближе и понятней мне».

Но для Горького жалость – это вещь вредная, о чём он писал в «Моих университетах», изложенных в речи булочника Никифорыча:

«– Жалости много в Евангелии, а жалость – вещь вредная. Так я думаю. Жалость требует громадных расходов на ненужных и вредных даже людей. Богадельни, тюрьмы, сумасшедшие дома. Помогать надо людям крепким, здоровым, чтоб они зря силу не тратили. А мы помогаем слабым, – слабого разве сделаешь сильным? От этой канители крепкие слабеют, а слабые – на шее у них сидят. Вот чем заняться надо – этим. Передумать надо многое. Надо понять – жизнь давно отвернулась от Евангелия, у неё – свой ход»

Такое отношение к жизни чуть ли не довело до крайности Горького в деле безбожия – к идее борьбы. Итог размышлений Горького выражен в следующих мыслях героев:

«С Григорием же всего лучше говорить о Боге, он любит это и в этом твёрд.

– Гриша, – спрашиваю я, – а знаешь: есть люди, которые не верят в Бога?

Он спокойно усмехается:

– Кто это?

– Говорят: нет Бога!

– О! Вона что! Это я знаю.

И, отмахиваясь рукою от невидимой мухи, говорит:

–  Ещё царём Давидом, помнишь сказано: «Рече безумен в сердце своем: несть Бог», – вон когда ещё говорили про это безумие! Без Бога – никак нельзя обойтись…

Осип как будто соглашается с ним:

–  Отними-ко у Петрухи Бога-то – он те покажет кузькину мать!

Красивое лицо Шишлина становится строгим: перебирая бороду пальцами с засохшей известью на ногтях, он таинственно говорит:

– Бог вселён в каждую плоть; совесть и всё внутреннее ядро – от Бога дано!

– А – грехи?

– Грехи – от плоти, от сатаны! Грехи это снаружи, как воспа, не боле того! Грешит всех сильней тот, кто о грехе много думает; не поминай греха – не согрешишь! Мысли о грехе – сатана, хозяин плоти, внушает…

Каменщик сомневается:

– Что-то не так будто бы…

– Так! Бог безгрешен, а человек – образ и подобие Его. Грешит образ, плоть; а подобие не может, оно – подобие, дух…

Он победно улыбается..»  

Казалось бы, Бог есть для Горького, но дальше в спор вступает некий Яков Шапошников, знаток Библии и яростный отрицатель Бога:

– Первое: создан я вовсе не «по образу и подобию Божию», – я ничего не знаю , ничего не могу и, притом, не добрый человек, нет, не добрый! Второе: Бог не знает, как мне трудно, или знает, да не в силе помочь, или может помочь, да – не хочет. Третье: Бог не всезнающий, не всемогущий, не милостив, а – проще – не Его! Это выдумано, всё выдумано. Вся жизнь выдумана, однако – меня не обманешь.

Рубцов изумился до немоты, потом посерел от злости и стал дико ругаться, но Яков торжественным языком цитат из Библии обезоружил его, заставил умолкнуть и вдумчиво съёжиться…

Однажды Рубцов миролюбиво спросил его:

– Что ты, Яков, всё только против Бога кричишь?

Он завыл ещё озлобленно:

– А что ещё мешает мне, ну? Я почти два десятка лет веровал, в страхе жил перед Ним. Терпел. Спорить – нельзя. Установлено сверху. Жил связан. Вчитался в Библию –вижу: выдумано! Выдумано, Никита!

И, размахивая рукою, точно разрывая «незримую нить», он почти плакал:

– Вот – умираю через это раньше время!»

Именно так Горький и завершает своё «богословие» на страницах трилогии. Ему по душе отрицание терпения, бунт, он признаёт правоту выстроенного умозаключения: если есть зло, а Бог, якобы всесильный и всеведущий, не может его одолеть, то Бога нет. Вот к чему привёл дуализм Алёши. Поэтому не вина, но беда мальчика в том, что у него не было мудрого наставника в духовных вопросах. Поэтому трилогия Горького есть рассказ об освобождении от веры, потерянный Свет, который главный герой не смог найти и не смог причастится Его благодати.

Использована книга: «М. М. Дунаев. Православие и русская литература». Т. 5. Глава 15. Максим Горький. — М., 1999 — С. 345-359.