Воинствующее безбожие Базарова в романе «Отцы и дети».

Подробности

Опубликовано 11.11.2019 11:45

Год назад исполнилось 200 лет со дня рождения русского писателя Ивана Сергеевича Тургенева. Иван Тургенев – писатель, отличающийся особой чуткостью к важным социальным проблемам. Самым ярким произведением, посвящённым социальной теме является роман писателя «Отцы и дети», отразивший в себе всю глубину трагедии русского дворянства в её разрыве поколений и ухода от своего отечества. Как писал апостол Павел:

«всякое отечество на небесах и на земле именуется от Отца Господа нашего Иисуса Христа» (Еф. 3:14-15).

И в тургеневских «Отцах и детях» мы видим явный отход от традиции своего отечества, видим кризис дворянства, осознававшего своё оскудение в обществе после реформ 1861 г. и выявление нового поколения, желающего жизни новой, свободной от старых убеждений и ценностей. Когда слова «отцов» Кирсановых Николая и Павла Петровичей становятся лишь сотрясением воздуха, «дети» с безжалостной решительностью молодости, объявляют все благие рассуждения лицемерием. А причиной этой трагедии является вина «отцов». Ведь как писал евангелист:

«древо узнаётся по плодам» (Лк. 6:44), отсюда наша русская поговорка: «яблоко от яблони не далеко падает».

Ответ кроется в том, что Кирсановы имели веру в «принсипы», но дел этой веры не имели, о чём апостол писал:

«Так и вера, если не имеет дел, мертва сама по себе» (Иак. 2:17)

Отсюда в молодом сознании пробуждается чувство неуверенности в том, чему его учат «отцы». Оно испытывает негатив по отношению ко всему, что ему говорят старшие. Это состояние получило в нашей среде название – нигилизм. Само слово «нигилист» происходит от латинского nihil, что переводится как «ничто» и означает: ничто не принимать на веру. Само понятие придумал не Тургенев, но в «Отцах и детях» он дал ему обиходное назначение, которое получило такую характерную особенность: яростная неприязнь ко всему старому и ко всему не требующему доказательств явлению. Это мы и видим в молодом Евгении Базарове. Для него любое мнение «отцов» всегда и всюду воспринимается как бездоказательная чушь, а он называет себя «гигантом» во всём.

Однако писатель не видит в этом рвении «покончить со стариной» положительных моментов, о чём так писал Достоевскому об образе Базарова:

«…я попытался в нём представить трагическое лицо».

В чём же тогда трагичность Базарова? На самом деле Базаров одинок, как борец-революционер. Мы это можем увидеть в отношении к нему крестьян отца Базарова:

«Известно, барин: разве он что-то понимает?»

И, казалось бы, Базаров — боец-революционер с предрассудками прошлого, пророк новой жизни без романтизма, сантиментов и прочего «достояния отцов», но даже своим крестьянам Базаров не нужен, поскольку воспринимается, как «шут, играющий с колбочками» и непонимающий реальности жизни.

Также Базаров постоянно проявляет себя как скептик, но и сам не верит в своё дело, считает его пустым и сомнительным, о чём в конце романа говорится:

«Лихорадка работы с него соскочила и заменилась тоскливою скукой и глухим беспокойством».

Трагизм Базарова кроется в убогости его мировоззренияиными словами в его воинствующем безбожии.

Базаров – естественник. Он отсекает всё, что не связано с естествознанием. Лишь в естествознании кроется абсолютность научного и всякого другого знания. Это детское восприятие того, что всё открытое научным прогрессом и даёт нам абсолютное знание о нашем мире. Причём для Базарова всё это абсолютное замыкается в анатомии и физиологии, например на изучении им строения лягушек. Всё же остальное, что может поведать о природе человека, Базарова не волнует и воспринимается как бред:

«Ты проштудируй-ка анатомию глаза: откуда тут взяться загадочному взгляду? Всё это романтизм, чепуха, гниль, художество».

Однако, почему же Базаров начал так узко воспринимать смысл человеческого бытия, который заключил в «колбочки, пинцеты и пробирки»?

В Базарове мы видим яркое проявление примитивного рационализма в духе «дважды два – четыре» и больше ничего не требуется от понимания нашей жизни. Это создало в Базарове эгоистическую натуру в духе: «Я всё знаю, а вы ничего не знаете!» или иными словами: «Да будет воля м о я!»

Но именно в силе разума, коим хвастался Базаров, кроется сама суть страшной трагедии. Подобно падшему ангелу, возомнившему себя богом, Базаров получает и своё обетование, которое заключается в глубоком одиночестве и тоске:

«…Ты сегодня сказал, – говорит Базаров приятелю, – проходя мимо избы нашего старосты Филиппа, – она такая славная, белая, – вот, сказал ты, Россия тогда достигнет совершенства, когда у последнего мужика будет такое же помещение, и всякий из нас должен этому способствовать… А я и возненавидел этого последнего мужика, Филиппа или Сидора, для которого я должен из кожи вон лезть и который мне даже спасибо не скажет… да и на что мне его спасибо? Ну, будет, он жить в белой избе, а из меня лопух расти будет; ну и дальше?»

«Лопух» и есть окончательная стадия Базарова, поскольку он отрицает даже в себе со своим скепсисом, возможность создавать что-то новое и делать что-то для других, несмотря даже на свои знания в области анатомии и физиологии. Для него всё тлен. Всё бессмысленно. Бессмысленно даже «сказать спасибо простому мужику Сидору или Филиппу и порадоваться тому, что крестьянин стал хорошо жить в белой избе». Базаров – это образ бесплодной смоковницы (Лк. 13: 6–9), не приносящей доброго плода, которая в конце выгорает. Выгорание Базарова происходит в его смерти – это исход его безбожного трагизма. Даже перед смертью Базаров произносит такие слова:

«Я нужен России… Нет, видно, не нужен».

Это результат его рационализма и скепсиса, выраженный в предсмертной мысли: «Я не нужен России». Человек, ставящий себя в центр мироздания, не может не ужаснуться, когда поймёт, что слишком ничтожен и бессилен для того. Как писал Достоевский:

«Без высшей идеи не может существовать ни человек, ни нация».

А высшей идеей может быть лишь идея о бессмертии человеческой души, ибо всё остальное есть то, что из Высшего истекает. Для Базарова же высшей идеей являлся он сам, его личное Я, которое он возвёл до божественного обетования.

Для завершения показательно вспомнить эпизод соборования Базарова:

«Когда его соборовали, когда святое миро коснулось его груди, один глаз его раскрылся, и, казалось, при виде священника в облачении, дымящегося кадила, свеч перед образом что-то похожее на содрогание ужаса мгновенно отразилось на посмертном лице».

Хотя Базаров и обладал мощным разумом, пока он мог контролировать и использовать его, потеряв же рассудок в минуты смерти, герой осознал душевный ужас своей жизни. Это был ужас его души, проявивший себя в момент таинства, когда душа, помимо своей воли, оказывается рядом с неведомым.

Использован материал из книги:

Дунаев М.М. Вера в горниле сомнений. Православие и русская литература в XVII — XX вв. — М., 2002. — С. 240-249.