Тема христианства в творчестве и научном осмыслении Михаила Васильевича Ломоносова
- Подробности
- Опубликовано 13.04.2019 10:11
В жизни Михаил Васильевич Ломоносов не стеснялся показать свою приверженность христианству в стихах и научных трудах. И делал это не один раз и не два раза, а многое множество раз, из года в год. Примеры отыскать нетрудно.
Так, через много лет после возвращения из Германии, в 1747 году, он напишет:
Устами движет Бог; я с ним начну вещать.
Я тайности свои и небеса отверзу,
Свидения ума священного открою.
Я дело стану петь, несведомое прежним!
Ходить превыше звезд влечет меня охота
И облаком нестись, презрев земную низкость.
Иначе говоря, для него Господь — сила, вмешивающаяся в дела людей постоянно, без Него и уста не придут в движение.
Его перу принадлежит переложение 26-го псалма. Взяться за эту работу и проделать её так, как Ломоносов, мог только человек, ни на йоту не сомневающийся ни в бытии Божьем, ни в Его благости, ни в Его величии:
Услыши, Господи, мой глас,
Когда к тебе взываю,
И сохрани на всякий час:
К Тебе я прибегаю…
Меня в сей жизни не отдай
Душам людей безбожных,
Твоей десницей покрывай
От клеветаний ложных…
Ко свету Твоего лица
Вперяю взор душевный,
И от Всещедрого Творца
Приемлю луч вседневный…
Для Михаила Васильевича настоящий учёный, прежде всего — открыватель Божьего творения, гармонии Божьего замысла, воплотившегося в природе.
1 июля 1756 года он произносит в Публичном собрании Академии наук «Слово о происхождении света». Среди прочего учёный тогда сказал:
«Испытание натуры трудно,… однако приятно, полезно, свято,… Чем больше таинства её разум постигает, тем вящее увеселение чувствует сердце. Чем далее рачение наше в оной простирается, тем обильнее собирает плоды для потребностей житейских. Чем глубже до самых причин столь чудных дел проницает рассуждение, тем яснее показывается непостижимый всего бытия Строитель. Его всемогущества, величества и премудрости видимый сей мир есть первый, общий, неложный и неумолчный проповедник. Небеса поведают славу Божию», — и далее говорит о Солнце, в котором видит величайшее из творений Господних.
Архиепископ Сан-Францисский Иоанн (Шаховской), оспаривая мнение тех, кто считает, что наука противоречит вере в Бога, приводил… пример Ломоносова:
«Наука и религия — две разные и одинаково законные области человеческой жизни. Они могут одна другую пересекать, но противоречить друг другу они не могут… Так думал и Ломоносов… Вот что он говорит, предвосхищая воззрения многих больших ученых наших дней: ”…Создатель дал роду человеческому две книги: в одной показал свое величество, в другой свою волю. Первая книга — видимый сей мир. В этой книге сложения видимого мира физики, математики, астрономы и прочие изъяснители Божественных в натуру влиянных действий суть то же, что в книге Священного Писания пророки, апостолы и церковные учители. Не здраво рассудителен математик, ежели он хочет Божественную волю вымерять циркулем. Также не здраво рассудителен и учитель богословия, если он думает, что по Псалтыри можно научиться астрономии или химии“».
Кто-то, конечно, может предположить, что Ломоносов писал и произносил подобные вещи из чувства самосохранения. Иными словами, опасаясь нападок со стороны Церкви, крушения карьеры, долгого пребывания в стенах какого-нибудь отдаленного монастыря «на покаянии» — ведь именно так чаще всего поступали с еретиками и вольнодумцами в допетровскую эпоху… Подобные предположения совершенно беспочвенны. Михаил Васильевич был защищен от любых невзгод покровительством высокопоставленных персон, в том числе И. И. Шувалова — фаворита императрицы Елизаветы, президента Академии художеств. Кроме того, крутой нрав учёного, хорошо известный современникам, сочетал в себе буйство и бесстрашие. Страхи, опасения, компромиссы нимало не соответствовали его натуре. Напротив, чувствуя противодействие, Ломоносов, как правило, задорно выходил на бой «с открытым забралом» и даже искал боя.
Определенно, его высказывания искренни — как те, которыми он уязвляет какой-нибудь скверный, по его мнению, церковный обычай, так и те, коими он восхваляет мудрость Творца. Иной раз Михаил Васильевич выступал как настоящий апологет христианства, свободно оперируя при этом писаниями святых отцов, усвоенными… в Академии!
В послании к тому же И. И. Шувалову «О пользе стекла» академик обращается к трудам богослова V века блаженного Августина, говоря, что Августин пришёл бы в восторг от новых доказательств бытия Божия, добытых наукой. В знаменитой работе «Явление Венеры на Солнце» (1761) Ломоносов использует обширные цитаты из творений отцов Православной Церкви Василия Великого и Иоанна Дамаскина, рассуждая о способах толкования Священного Писания. Здесь он прямо и однозначно выражает свою позицию христианина-ученого:
«Христианская вера стоит непреложна. Она Божиему творению не может быть противна, нижé ей Божие творение, разве тем чинится противность, кои в творения Божия не вникают».
А как же его дерзостное отношение к Церкви?
Оказывается, и оно зависело не только от вольнодумного настроя, усвоенного в Европе. Не меньшую роль играл тут импульсивный склад личности Ломоносова. Михаил Васильевич по характеру своему был неистов, витальная энергия била из него мощными струями; силач и грубиян, выходец из низшего сословия, он не терпел никакого стеснения и тем более насилия над собой. В подобных случаях он впадал в бешенство. Однажды трое матросов решили учинить злодейство: избить и ограбить прохожего. К несчастью для них, этим прохожим оказался Ломоносов. В результате трое матросов были им избиты и ограблены… Да, он поступил свирепо, но чего ждать от человека, по опыту собственной молодости знавшего грубую моряцкую среду? Ему хотелось, надо полагать, чтобы урок запомнился надолго.
Так и в полемике — учёной ли, общественной ли, — он не знал удержу, любое препятствие склонен был сносить или брать штурмом.
Когда вожжа попадала Михаилу Васильевичу под профессорскую мантию, великий учёный мог отчудить такое, о чем современники рассказывали потом анекдоты. Но когда он не чувствовал себя ни в чём задетым, то делался дружелюбен, общителен, заботлив к ученикам и подчинённым.
В периоды душевного покоя академик чтил Церковь так же, как и любой другой православный. Ведь именно он сочинил хвалебную надпись для надгробия святого Димитрия, митрополита Ростовского, великого учёного мужа нашей Церкви. Ломоносов чтил его, воспринимал как «сеятеля» духовного просвещения и призывал людей неверующих, а также малограмотных в вопросах веры, вдумываться в слова владыки Димитрия, склоняться на милость Всевышнего и «примиряться» с «матерью-Церковью».
Выходит, и этот яростный, горделивый, до крайности резкий человек почитал себя духовным чадом Церкви. Допустим, Ломоносов бывал зол на Синод и норовил боднуть священноначалие. Допустим, он носился с утопическими реформами церковного быта. Но непримиримым врагом Церкви, разрушителем основ, атеистом он не был никогда.
В своём веке, «безумном и мудром» одновременно, Ломоносов сохранил живую прочную веру. Мало того, время от времени академик брал на себя роль её защитника, чуть ли не апологета. Энциклопедические знания и восхищение замыслом Творца, создавшего наш мир, жили в его душе, не испытывая ни малейшего стеснения от взаимного соседства. Духовный выбор Ломоносова как православного человека опирался на изрядный запас богословских знаний. Если сравнивать Михаила Васильевича с современными учеными, нападающими на христианство или отрицающими его совместимость с научным трудом, то сын XVIII столетия выгодно отличается от них гораздо более глубоким пониманием того, что есть вера, Бог, Церковь.
Доктор исторических наук, профессор исторического факультета МГУ Дмитрий Михайлович Володихин. Из статьи: «Ломоносов: Академик. Вольнодумец. Христианин».