Ты помнишь, верили всерьёз

• 

Подробности

Опубликовано 18.02.2019 08:37

Песни Олега Митяева стали широко распространяться на кассетах к середине 90-х годов. Их слушателями были в основном люди, знакомые с миром «бардовской» песни. Но вот что удивительно: даже тех, кто не мыслил в своей жизни и не любил «костры и палатки», заставляли вздрогнуть, прислушаться доносившиеся откуда-нибудь из окна или с соседской лавочки обрывки этой песни, исполняемой «на три аккорда» под гитару:

 

 

 

Давай с тобой поговорим, 

Прости, не знаю, как зовут. 

Но открывается другим 

Все то, что близким берегут. 

Ты скажешь: «Все наоборот, 

Согласно логике вещей…» 

Кажется, это было очень созвучно людям уставшим — именно уставшим духовно, сперва от «комсомольского задора», потом от перестроечной полемики, неплавно перешедшей в «шоковую терапию» рынка, от китча на экранах. Хотелось действительно «поговорить», услышать того искреннего «другого», не видного за черной ширмой стереоколонки, понять, чем он живет и каковы его искания. 

В своих ранних песнях этот человек все время куда-то зовёт. Настойчиво, между строк — причём не «за туманом и запахом тайги» и не в ближайшую пивную, а куда-то «поперёк дороги». 

«И пойти в снегу по пояс 

На вокзал, на первый поезд, 

Часовой нарушить пояс…» 

Он то кричит что-то «в простуженный гром», забравшись на крышу, то «взъерошив кудри туч аэродрому» улетает в далёкие города. За пределами «часовых поясов» молодой, как и сам автор, герой его лирики ищет то, чего нет и, кажется, не может быть в «светском» времяпрепровождении людей — разговора о том, что действительно волнует, тревожит «сокровенного человека». Какой-то неожиданностью, порой резкостью даже он пытается выдернуть своего безвестного слушателя из обленившейся оболочки: 

 

 

 

 

 

Я приду к тебе один и с утра. 

Ты расскажешь мне всю жизнь, каждый день, 

Всё подряд, от самых горьких утрат 

И до самых пустяковых потерь. 

Ради чего это? Зачем рассказывать — малознакомому, может быть, человеку — всю прожитую жизнь? Глядя на иронично-задумчивого исполнителя Олега Митяева, я долго не могла понять, в чём именно он ищет созвучия. Пока не «услышала» наконец много раз слышанную прежде фразу: 

Ты помнишь, верили всерьёз 

Во всё, что ветер принесёт. 

Сейчас же хочется до слёз, 

А вот не верится — и всё… 

Кризис веры — не душевная, а духовная болезнь, «симптомы» которой особенно остро отзываются в человеке, не утратившем Богом данное чувство фальши. Эту «ненастоящесть» многого, что происходит вокруг, и ощущает «митяевский» лирический герой. 

Сколько раз потом из оттепели в оттепель 

Красных флагов отсыревшею материей 

Накрывали после драки их?! И вот теперь 

Снова оттепель — я не верю ей… 

Обычно тождественный самому себе в лирике Митяев пишет песню «Солнечное затмение» — от лица палача, расстреливавшего людей. Но этот образ служит лишь «проводником» для горьких, откровенных признаний: 

За Уралом с лозунгами рьяными 

Пятилетка шла, как полагается, 

А мы в дупель напивались пьяными, 

Чтоб не сомневаться и не каяться… 

Итог этой неутешительной исповеди — потеря доверия к идеалам. Отвращение к советским идолам, погребающим под своими обломками близких людей и демонстрирующим «радость в гипсовых белых глазницах», к любой ценностной системе лжи. И понимание того, что надо держаться — за то подлинное, что есть в душе, изо всех сил. 

Не сорваться бы, не закружиться 

Да мозги бы свои не пропить, 

Да молитвы читать научиться, 

Чтоб отца и детей не забыть. 

Жизнь и боль — вот и всё, что имею, 

Да от мыслей неверных лечусь. 

А вот правды сказать не умею. 

Но, даст Бог, я ещё научусь. 

Эпоха, в которую писал эти песни Митяев, давала новую и очень актуальную тогда возможность кардинально изменить свою жизнь. Это был отъезд за границу. Неизведанное и вожделенное сочетание слов «за рубеж» притягивало не только материальными благами, но и уникальным шансом начать действительно «с нуля», в чужой стране историю своих проб и ошибок. Олег Григорьевич тоже стал бывать за границей — на гастролях. И привозить оттуда новые песни: лиричную — о Германии, полушутливую — об Африке.… Но самым любимым русскими мигрантами произведением стала «Француженка», которую — и это очень характерно — обычно называют «Москвичкой». 

У бывшей русской подданной 

В квартире кавардак, 

А значит, что-то и в душе 

Наверняка не так… 

Одно из свойств таланта, а может быть, и «устроения», этого автора — деликатная участливость, чуткость, дающая возможность не просто создавать образы, но и писать непосредственно, «с натуры», с живых людей. Писать то, что узнаваемо до боли теми, кто живёт в конкретных обстоятельствах и знает, о чем идёт речь. И не случайно, видимо, тем, кто отправился за счастьем «в страну далече», так полюбились строки: 

Каштаны негры продают 

У площади Конкорд, 

Бредёт сквозь лампочек салют 

Бесснежный Новый год. 

И парижане, о своём 

Задумавшись, спешат, 

И Рождество — опять вдвоем 

С подружкою из США… 

Одиночество в суетном, отчужденном мире, еще горшее, чем на родине — вот, зачастую, итог всех усилий и устремлений. Впрочем, есть в этом не только разочарование, но и понимание, а значит, и надежда.

«Она хоть бывшая, но подданная русская,

Она такая же москвичка, как была…»

В этих строках, которые вместе с Олегом Григорьевичем нередко поет весь зал, заключается, может быть, то, что условно подводит итог многих и долгих исканий: от себя убежать нельзя. 

Но куда же идти тогда заплутавшему человеку? Заблудившемуся порой настолько, что и горизонт родной земли скрылся «за горами, за долами». Есть здесь, кажется, один «подводный камень»: пытаясь вернуться туда, где всё уже давно изменилось, мы снова попадаем в ловушку и начинаем вместо поисков «светлого будущего» столь же бесплодные поиски «светлого прошлого». Но и в этом не обретёт человек той правды, той веры, которая может утолить его душевную жажду. И наступает апатия. Лирический герой, в черты которого мы пытаемся вглядеться, кажется, испытал что-то подобное на себе. 

Нас не пугают давно никакие метели, 

Но и не греет огней разноцветная слизь... 

Ну созвонились, как водится, ну посидели. 

Кто-то напился, и за полночь все разошлись. 

И наш пароходик отходит в светлое прошлое. 

Не без волнений отходит и не без труда. 

Не потому, что так хочется нам невозможного, 

Просто не хочется больше уже никуда… 

Подобное состояние именуется христианскими подвижниками «окамененным нечувствием». Признается в нём и автор: «Не болит ничего и не пишется». И вместе с тем — горькая гримаса жизненного опыта — уже действительно не скрыться, никуда. «Ни из окна, где свет погас, // Ни в скит, ни в страну, где получше живут…» Кажется, это тот «пороговый» момент, который человек всегда преодолевает один, каждый по-своему. Настолько внутри себя, что это может почти не отражаться и в творчестве. Это знает лишь Господь, таинственно промышляющий о каждом. 

Кому-то эта мысль покажется не литературной, но Митяева-автора спасает в самые тяжелые моменты его природное устроение. Которое, даже в том состоянии, когда не болит, не пишется и не хочется вообще ничего, побуждает его написать пусть не самые выдающиеся, но очень много говорящие о нём самом строки: 

Я им пел, чтобы дом их согреть, 

Свои старые песни и новые. 

Именно это стремление «согреть» других, забывая о себе, в сочетании с какой-то типично уральской, «народной» широтой души уводит его героя из мира, где «пахнет отчаянье водкой и дымом». Там, где другой погрузился бы в бездну трагического самокопания, он неожиданно делает очень простой вывод: 

И никуда нам больше не деться, 

Кроме как выжить и отогреться… 

«Выжить» — значит увидеть без иллюзий ту действительность, которую послал нам Бог, научиться жить в ней и с ней. И неожиданно — в ней же найти отголоски тепла, возводящего нас постепенно к его Источнику. 

Песни Олега Митяева — лучшие из них — плоть от плоти повседневности. Той самой, нашей,

«где алкаши в дворовой хляби

И доктор выше этажом».

Что же может быть в ней хорошего? Но автор как-раз-таки не берётся оценивать «мир сей», делить его на «плохое» и «хорошее», удобное и неприятное для себя. Он просто участливо, с присущей ему чуткостью наблюдает. Вот «принцесса», которая «живёт в коммуналке над шумным Садовым Кольцом», вот соседка, у которой «не наточены ножи», вот «местный идиот», размашисто написавший на асфальте: «С добрым утром, любимая!» Эти образы полюбились множеству самых разных людей именно за утешительное «открытие»: «Да это же наша жизнь!» И есть в ней, оказывается, что-то трогательное именно в своей обыкновенности. 

Посмотри, в каком красивом доме ты живешь. 

Я вчера пошел за пивом, прямо обомлел: 

Целовал его слепой расплакавшийся дождь, 

Извиняясь, что всю зиму гриппом проболел… 

Есть выдающиеся художественные шедевры, которые ведут в никуда, в зияющую бездну. И есть непритязательные зарисовки, ведущие в теплоту сердца. Такую, что нахлынет неожиданно и разом примирит и с опостылевшими буднями, и с пьяницей-соседом, и с необратимой разлукой. Чтобы стяжать её, нужно лишь чуть-чуть смирения, «неискания» своего. И ощутишь вдруг, что это небывалое мгновение «не наше» — посланное нам, подаренное Им. 

 

 

 

Повезло прохожему — свободное такси, 

Только вот спешить ему некуда. 

Он остановился, закурил, да пропустил, 

Да на небо посмотрел: «Снегу-то…» 

Падает размеренно, не скорбя, 

Отчего ж тебе так неможется? 

У неё другая жизнь, и у тебя, 

У тебя, даст Бог, тоже сложится… 

В целом о творчестве Олега Митяева можно сказать словами его же песни — написанными по иному поводу, но очень «автобиографичными»: 

Он шьёт из светлой грусти 

Непраздничные вещи, 

Какие-то простые, 

Невзрачные на вид, 

А кажется что горлом 

Тоска вот-вот захлещет, 

И зал зарукоплещет, 

И сердце заболит... 

Эти «непраздничные вещи» действительно очень ценны. Своей исповедальной искренностью и тем, что она служит не только для излияния чувств. «Лирический герой» не просто скорбит, унывает и чем-то неожиданно утешается. Он движется по маленьким и трудным ступенькам к расширению пространства своего сердца. И это роднит его со всеми людьми, понимающими внутреннюю жизнь как путь к самому себе. 

А ещё нельзя не заметить и не «присвоить» сердцу ироничную «митяевскую» нотку утешения и прощения, которую может органично передать лишь много раз «падавший и восстававший» от собственных ошибок человек: 

Но если и случится так отчаяться, 

Дай Бог нам ничего не натворить. 

Синоптики с погодой ошибаются, 

А что уж там о жизни говорить… 

Елена Сапаева